Под новый год. (Быль).

—                Батюшка! вас какая то женщина спрашивает, — говорит прислуга, приотворив дверь из кухни.

Я выхожу в кухню.

—                А! это ты. Фёдоровна! Здравствуй, добрая старушка!

Федоровна — известность в некотором роде:       ее все знают не только в нашем селе, но и в соседних селах. Это добрая, ласковая старушка, замечательно трудолюбивая: минуты не просидит без дела, — без дела ей скучно; вся­кую работу она берет не только охотно, но с наслаждением …

—                Чего тебе, Федоровна? — спрашиваю я, когда она приняла благословение.

—                Обедню бы завтра отслужить мне заупокойную. Можно ведь в новый год-то?

—                Можно, можно. Но по ком это ты служишь?

—                А ведь у меня был еще сыночек, Максимушкой звали. На войне его убили, — японец проклятый подстрелил.

—                Слышал как-то об этом, а хорошенько не знаю. Что же, в сражении убили его?

—                Нет, на разведку ходил. Так сказывают наши солдаты, которые вернулись с войны... Убили моего Макси­мушку, и могилки нет, — поплакать негде.

Старушка заплакала.

—                А ты расскажи, как было дело; я послушаю, а тебе легче станет. Да не плачь: Божья воля...

Знамо, Его святая воля. А только жалко дюже: уж такой тихий да скромный был малый-то... Да сложил свою буйную головушку...

И слезы еще обильнее потекли по морщинистым щекам старушки.

Немного успокоившись, она начала свой безыскусственный рассказ. Слезы мешали ей говорить.

—                Под новый год, слышь, это было. Пошли они ночью в дозор... Максим чуял смерчушку-то - сон, слышь, видел...

Слушаю я старушку, слушаю и как за окном бушует вьюга, как стонут, шурша ветками но стене, деревья, и в моей душе встает картина, возникают образы, слышат­ся речи...

Расстилается мертвая снежная равнина чужой, далекой Манчжурии. Ночь. Ярко блестят звезды в тёмно-синей глу­бине неба. Тишина мертвая. Но чудится, что это тишина обманчивая, коварная: она дышит тысячами смертей, как страшное сказочное чудовище, готовое броситься на зачарованные жертвы. Только изредка нарушит покой ночи вы­крик из землянки, где пирует офицерство. Солдаты спят.

Одни часовые бродят, как тени. Молчаливая ночь хра­нит великую тайну.

Неспокойно спит кучка земляков запасных. В зем­лянке холодно. Солдатики жмутся под тощими шинелишками, бормочут во сне, вскрикивают... Что им снится? Родная, занесенная снегом деревушка в далекой-далекой Оренбургской губернии, убогая изба, семья... Вот один, Максим Баловнев, улыбается во сне. Улыбка красит и делает симпа­тичным его бородатое, обветрившее лицо. Ему снится: вот входит он в родную избу; вся семья — мать, жена, сынишка — сидят за столом, ужинают. В избе что-то холодно. Ноги особенно зябнут. «Почему эти мне не рады? Почему Егорка не бежит навстречу?» И горько становится на душе

Максима. Мать и жена смотрят так печально. — Максимуш­ка, родной ты мой сыночек! -говорит мать. Безысходною тоской звучат ее слова. Егорка плачет, уткнувшись лицом в колена матери. Сердце защемило. Улыбка быстро сбежала с лица, которое стало печально-суровым. На глазах навертываются слезы. — «Что это как холодно у вас, матушка! Я полезу на печь», говорит Максим и лезет на печь. Но и печка не греет. На сердце как камень. Да он это и не на печке, а на возу: едет в Оренбург, а оттуда на войну... — Вставай! — кричит Егорка каким-то грубым голосом.

Нет, это не Егорка, это покойный отец. Вон он едет с гумна...

Вставай, братцы! — опять слышит Максим и открывает глаза. Стоит унтер с фонарем и будит сол­дат.

—                Вставай, живо! Вишь, разнежились... Не на печке ведь...

Последние слова вмиг восстановили в мозгу Максима весь сонь. «Максимушка»! опять зазвучал в ушах родной голос. Тяжелое предчувствие жало сердце.

Солдаты нехотя поднимаются, протирают глаза и на­скоро крестятся.

—                Оправляйся живо! Приказано — на разведку.

Вылезли из землянки.

Подходить офицер, молоденький подпоручик. Он вни­мательно, насколько это возможно при неясном свете звезд, осматривает маленький отряд.

—                Полнейшая тишина и осторожность, — тихо, неотчет­ливо говорит офицер: не разговаривать, не шуметь. В случае опасности — помнить присягу.

Недалеко утро. На востоке чуть-чуть побелело.

Отряд скоро обратился в едва заметное темное пятно, а потом исчез совершенно в мутной дали.

—                Никита, — шепчет дрожащим от внутреннего вол­нения голосом Максим: чую — смерть моя близка.

—                Полно тебе! А Бог то? -утешает Никита.

—                Нет, не говори: сердце не обманет. И сон такой видел. Сердце жжет, как огнем.

—                Что сон? Бывали в разных переделках, да хра­нил Бог. И теперь — не в сражение ведь идем.

—                Нет, нет... А ты послушай, что я скажу: вернешь­ся, Бог даст, домой, скажи нашим, что об них думал, на смерть идучи. Матери скажи, чтоб берегла пуще всего Егорку... Егорушка, сиротинкой останешься, несчастный! — начал всхлипывать Максим.

Никита молчал. И у него свои думы:          и у него дома  семья — жена и дети.

Идут. Обогнули ближайший холм, прошли, отдав па­роль, свои передовые цепи и секреты и тихо-тихо, затаив дыхание, стараясь легче ступать но скрипящему снегу, дви­нулись дальше среди низкого кустарника.

О чем думают эти люди, выброшенные в бесконечное снежное море, в добычу алчной смерти? «Господи! только бы совсем, на смерть … Не дай Бог - изуродуют, искале­чат... будешь обузою семьи» — беззвучно шепчут уста. А смерть близка. Они чуют её присутствие, её дыхание леденит кровь. Сердце то стучит как молот, то совсем перестает биться, и холодная волна пробежит но всему телу.

Офицер впереди. Он молод и жаждет подвига. Чув­ство страха ему незнакомо. Но и он не может удержаться от легкой дрожи при мысли о близкой опасности.

Идут... Вышли из кустарника.

Вдруг вдали, на белом фоне снега, появились неясные, темные силуэты. Мгновение — блеснул огонек, послышался легкий, едва слышный треск...

Офицер как-то неестественно взмахнул руками, вскрик­нул и повалился навзничь.

Солдаты растерялись и шарахнулись в кусты в разные стороны.

— Братцы!., помогите... присяга... слышат солдаты слабый, прерываемый стонами, голос своего начальника.

Максим бросился к офицеру. Схватил его подмышки и потащил к кустам.

Опять огонек и сухой треск, и самоотверженный Максим, насмерть пораженный меткою пулею врага, как сноп падает на своего начальника... Такой именно герой­скою смертью умер запасной из крестьян с. Баранова Оренб. уезда Максим Баловнев.

Солдаты оправились от первого страха и дали но не­приятелю беспорядочный залп. Оттуда отвечали. Вдали взвилась ракета. Прогремела пушка, и началась канонада...

На востоке разгоралась румяная заря.

— Сложил буйную головушку мой Максимушка на чужой-дальней сторонушке... И могилки нет, и поплакать негде,— причитала Федоровна.

И долго ещё звучали в моих ушах последние слова несчастной матери.

Опубликовано в газете "Оренбургские епархиальные ведомости", №1, 6 января 1911 года.

Автор рассказа: священник Васильев С.